#489
Сообщение
мура » 11 апр 2019, 11:02
Хорошо он пишет. Но это, по-моему, уже шедевр.
Павел Селуков
Анютины глазки
Евгений Борисыч любил гулять, где попало. Не все любят гулять, где попало. Некоторым подавай культуру, парки ухоженные, досуг и архитектуру. «Зарядье» какое-нибудь, Петербург, столичные штучки. Есть такие, знаете, морщеносые люди, у которых на лице провинция, а в душе – Москва. Евгений Борисыч был иного заквасу. Ему нравилась Пермь, как собственная левая рука. Левая, конечно, не правая, многого не умеет, но без нее как-то неуютно. Кто-то может подумать, что такое отношение к городу Евгений Борисыч из чего-то вынес. Например, в Перми с ним случился невозможный роман, и поэтому он любит везде гулять и всем любоваться. Или, наоборот, тут у него умер самый дорогой человек, и город превратился в памятник не художественного, а экзистенциального значения. А может, он в Перми просто всю жизнь прожил: юнел, молодел, зрел и старился. Пшеничный такой колосок, тем более что Евгений Борисыч был русоволосым.
Однако хоть с ним случилось и первое, и второе, и третье, Пермь Евгений Борисыч полюбил издалека. Он уехал в Петербург и через три дня ее полюбил. Петербург показался ему объектом, а Пермь – субъектом. Но это если философски, а если без экивоков, то в Перми Евгений Борисыч действовал с нею заодно, а в Петербурге как бы на его глазах. Евгений Борисыч думал так: "Если из Перми удалить всех людей, то никакой Перми и не будет, а если из Петербурга удалить всех людей, то Петербург станет только краше". Конечно, петербуржскую архитектуру он оценил высоко, вы не подумайте, что герой – идиот, но все-таки он оценил ее двусмысленно. Ему показалось, что красота, в отличие от утилитарности, требует некоторого соответствия. Как бы исподволь налагает обязательства. В каком-то смысле Петербург походил на стихи, а Пермь на крепкую прозу. Читать стихи долго Евгений Борисыч не мог. Хорошие стихи пронзали его насквозь, а пронзаться насквозь три часа к ряду противоестественно. Зато прозу, если это какой-нибудь Ли Чайлд или Акунин, можно читать сколько угодно. Можно сказать, Евгений Борисыч убрал Петербург на пыльную полку, где лежал Пушкин и Федерико Гарсия Лорка. Это как с фильмом "Гражданин Кейн". Все согласны, что фильм великий, но смотреть предпочитают "Мстителей".
Евгений Борисович вернулся из Петербурга в Пермь гулятельным человеком. Он гулял по городу с тем чувством, с каким человек ощупывает левую руку, когда шел по правой обочине, а рядом машина на скорости просвистела.
Так уж вышло, но к пятидесяти пяти годам Евгений Борисыч совершенно осиротел: старший сын уехал в Америку, жену сожрал диабет, младшенький разбился в аварии. Понятно, что это все произошло не одномоментно, а в течение десяти лет, и поэтому Евгений Борисыч не только не подвинулся рассудком, но захотел перемен. Путешествие в Петербург было частью этих самых перемен. Всю свою жизнь Евгений Борисыч проработал на заводе "Три семерки" химиком-технологом. Вторая сетка вредности вытолкнула его на пенсию на пять лет раньше обычного срока. Собственно, пенсия стала четвертой драмой, разыгравшейся в его жизни. Пустая трехкомнатная квартира встретила пенсионера равнодушным молчанием. Вскоре он в него погрузился. Как известно, тонущий человек хватается за самые неожиданные предметы. Евгений Борисыч схватился за перемены, то есть, он провернул их в жизнь. Продав квартиру, он купил "однушку", а на оставшиеся деньги (миллион с хвостиком) решил попутешествовать. Первой точкой на карте, как вы уже знаете, стал Петербург. Но вернемся к прогулкам.
После Петербурга Евгений Борисыч ходил по Перми немного ошалелым. То есть, он вышел из дома и побрел, куда глаза глядят. Из какого бы дома вы не вышли на Пролетарке, ваши глаза будут глядеть в лес. В лес Евгений Борисыч и пошел. Он привык к разговорчивой тишине отеля, и немую тишину квартиры по приезде переносил плохо. Вскоре ноги вынесли его на знакомую тропку. Она вела на улицу Красноборскую, а потом на "Северное" кладбище, за которым и стоял завод "Три семерки". Видимо, сработала мышечная память. В молодости Евгений Борисыч часто ходил на завод пешком ради талии. Правда, мышечная память сработала не до конца. Дорога проходила мимо кладбища, а наш герой взял да и завернул.
После леса, после домов, выйти на "северный" простор бывает очень необыкновенно. Двести тысяч покойников создают особую тишину, в которой думаются высокие мысли, но без пафоса, а как-то запросто. Прогулка по "Северному" заняла Евгения Борисыча на полдня. Он побывал на могилах жены, сына, прораба Виктора Палыча, однокашника Егора, бывшего "красного директора" Максима Степаныча, учительницы Зои Моисеевны и даже обошел знаменитую бандитскую аллею. На могиле жены он неожиданно рассказал ей про Петербург и что квартиру продал, хотя они там всю жизнь прожили и, наверное, не стоило. На могиле сына Евгения Борисыча обуяло философское настроение, и он пустился в пространные рассуждения о загробной жизни. С прорабом герой немного повздорил, а потом обернул вздор в шутку, потому что чего теперь-то уж? С "красным директором" Евгений Борисыч завел разговор о политике. Зоя Моисеевна выслушала монолог о несправедливой тройке по истории. Бандитам-черногранитникам достались поговорки про синицу, скорость езды и бессмысленность денег. Нет, вы не подумайте, что Евгений Борисыч спятил, просто он всегда был склонен к театральности, к легкой рисовке, а тут она вроде как сама напросилась. Ну, напросилась и напросилась, с кем не бывает. Однако домой Евгений Борисыч ушел с облегченным сердцем, будто он не разговоры разговаривал, а гирьки ртом выплевывал.
С того дня наш герой стал гулять по кладбищу регулярно. Поначалу он смущался этой привычки, но смущаться было не перед кем, и он перестал. Кладбищенских праздников Евгений Борисыч не любил. То есть, он их не знал совершенно, презирал толкотню и на дух не переносил суеверия. Он даже за могилками не ухаживал. Ему это просто не приходило в голову, настолько это было мимо его натуры.
Кроме кладбища, Евгений Борисыч бывал в университетском городке, сиживал в сквере у Оперного, ходил на Каму (бережок напротив порта) и пил кофе в "Кофейной чашке". Все эти места будто бы заменили ему опустевший дом.
Целый год курсировал Евгений Борисыч по этим маршрутам, пока в пятьдесят шесть лет не встретил Надежду Геннадьевну. Надежда Геннадьевна была старше его на два года и тоже пила кофе в "Кофейной чашке". Она была городской дамой в шляпке, с маникюром, манерами, обязательной книжкой и яркими губами. Не сказать, что Евгений Борисыч влюбился, но компания Надежды Геннадьевны была ему приятна.
Вскоре эта приятность освободила их от отчеств, а потом и вовсе превратила в Женю и Надю. Тогда в Перми витийствовал июнь, и он действительно витийствовал, а не прикидывался октябрем. Погода, плюс – незамысловатая близость людей, вместе пьющих кофе, подтолкнули Женю и Надю к прогулке. Зачем сидеть в помещении, когда по Компросу можно, мимо Оперного, у фонтана и куда угодно вообще? Однако больше всего Евгению Борисычу хотелось прогулять подругу по кладбищу. Я знаю, как это звучит. В голове нашего героя это звучало значительно лучше. Может быть, потому что это звучало лучше, а может быть, еще почему-то, но Надежда Геннадьевна на кладбищенскую прогулку легко согласилась.
– Давайте съездим на "Северное" кладбище, Надя. Там у меня жена и сын. Там такой простор, знаете... Можно очень хорошо погулять, размять ноги.
– Женя, вы ухаживаете за могилками? Это так мило. Я поеду. Когда вы хотите?
– Можно завтра. Я совершенно свободен. Если хотите, мы можем встретиться здесь, и вместе поехать на такси.
– Но вы ведь живете недалеко?
– Я живу в трех километрах. Полчаса пешком.
– Не стоит вам сюда ехать. Я вызову такси и приеду на кладбище из дому.
– Но я думал...
– Нет. Давайте встретимся у входа. Во сколько бы нам встретиться у входа?
– Давайте в одиннадцать утра, чтобы потом вместе пообедать. Только не отпускайте такси.
– Почему?
– Ну, как же. "Северное" огромное. Вы устанете идти.
– Ничего я не устану идти. Вы меня плохо знаете.
Как видите, Надежда Геннадьевна была чуть-чуть строптива, а Евгений Борисыч чуть-чуть старомоден. Однако ни то, ни другое не помешало им встретиться на следующий день.
Евгений Борисыч пришел на кладбище без пятнадцати одиннадцать. Он надел светлую рубашку в тон брюкам, легкую кепку и бежевые сандалии. Погрузив ладони в карманы, он застыл у входа, предвкушая Надю и встречу с родными людьми, которых не ощущал в себе уже неделю. Без двух одиннадцать к кладбищу подъехало такси. Евгений Борисыч воззрился. Из такси выбралась Надежда Геннадьевна. Она именно выбралась, потому что в одной руке у нее была пузатая плетеная корзина, с какими обычно ходят за грибами, а в другой – обрезанная пятилитровка с рассадой. За спиной у Надежды Геннадьевны висел холщевый рюкзак буро-зеленого цвета. Одета она тоже была нестандартно. Видавший виды трикотажный спортивный костюм. Какие-то комки в карманах. Резиновые калоши. Поблекшая от солнца панама. Поначалу Евгений Борисыч подумал, что это приехала какая-то старуха и отвернулся. А когда Надя его окликнула и он ее узнал, ему стало нехорошо. Это все равно, что ждать Катрин Денев, а дождаться Линдсей Лохан (ну, если представить, что они ровесницы).
– Здравствуйте, Надя. Позвольте я...
– Корзину бери. Надо рассаду туда пристроить.
– А там что?
– Землица жирнючая. Подсыпать чтобы. Тут-то песок. А ты с пустыми руками пришел?
– Да я, собственно...
– Такую красоту навел, что уже и брать ничего не надо? Ну, пойдем. Поглядим, чего там у тебя.
Евгений Борисыч сомнамбулически кивнул и зашагал к жене. Надежда Геннадьевна пошла следом, как бы дыша в затылок. Прошагав полтора километра, парочка углубилась в квартал и остановилась возле небольшого мраморного памятника.
– Вот. Жена моя. Любовь Михайловна. Ну, здравствуй, Любушка. Как ты тут без меня?
– С цветником что?
– Что с цветником?
– Земля ушла. Ты почему не подсыпаешь?
– Да я...
– Понятно.
Надежда Геннадьевна стряхнула с плеч рюкзак. На свет появились совочек и тяпка.
– Чего стоишь? Ставь корзину. Вырядился одно что.
Брови Евгения Борисовича уползли вверх и стали постаментом короткой челки. Он растерянно поставил корзину и замер в полупозиции. Надежда была деятельна. Опустившись на колени, она вонзила совок в песок и быстро наполнила цветник. "Жирнючую" землю Надежда клала руками. Комочки в карманах оказались свернутыми перчатками.
– Вот так вот. Таким вот образом. Под рассаду лучше землицы нет, ты уж мне поверь.
Евгений Борисыч верил. То есть, он верил и не верил одновременно. Что стало с мадам Надеждой? В каких кондовых недрах она запропала?
– Пошли.
– Куда?
– К сыну твоему.
– Не стоит. Поедемте лучше пить кофе? Я страшно проголодался. Там круасаны...
– Потерпишь, не мальчик. Жену изобиходили, а сына как не изобиходить? Пошли-пошли.
И они пошли. Сын лежал ощутимо от матери. Километрах в двух. Всю дорогу Евгений Борисыч молчал. То есть, он шел и громко думал – причем тут земля, разве дело в земле, что за чушь?!
Сын лежал под памятником из мраморной крошки. Крошка плохо разбавляла общее цементное настроение стелы.
– Ты почему березку не прокрасил?
– Чего? Какую березку?
– Женя, ты как слепой. Вот же, сбоку. Красочкой золотой шик-шик. А лучше вообще мрамор воткнуть. Хотя мрамор, конечно, баловство. Черный гранит или змеевик надо. У моих у всех или гранит или змеевик. Завтра съездим к моим-то. Уж там и цветники, и землица, и знаешь, цветов весной насадила! Ярко, как в телевизоре. Не могилки, а прямо иллюминация.
В глазах Надежды Геннадьевны блеснули слезы. Она встала на колени и стала рыхлить цветник кухонным ножом, который припасла в рюкзаке. Евгений Борисыч стоял не двигаясь. Он боялся двигаться, потому что ему казалось, что если он двинется, то просто отсюда уйдет.
– Женя, зря ты руками не работаешь.
– Что?!
– Тяпку бери. Легче на душе-то, когда поработаешь. Я вот мужа весной изобиходила, и так мне легко стало, хоть летай. Ты попробуй. А то стоишь тут, как Набоков...
Упоминание Набокова поразило Евгения Борисыча. Он как бы зашел в прокопченный сарай и увидел там Брейгеля. "Господи, да она просто избавляется от гирек! Я их ртом выплевываю, а она руками бросает. И как я сразу этого не понял?". Ему стало стыдно. То ли поэтому, то ли потому, что с Надеждой Геннадьевной действительно было приятно, но Евгений Борисыч вдруг опустился на корточки и взял тяпку.
– Ямку делай.
– Тут?
– Да где хочешь. Цветы посадим. Рассаду то есть.
– А что за цветы?
– Анютины глазки.
– Анютины глазки... Красиво.
– Они спокойные, как море. Ковер получится.
Неожиданно Евгения Борисыча понесло.
– А поехали на море?
– Чего?
– Ну, на море. Как друзья. На Средиземное, например.
– Это как-то неожиданно. Мне надо подумать.
– А чего тут думать? Средиземное море, оно, знаешь, какое?
Евгений Борисыч отбросил тяпку, сел на лавку и жарко заговорил о Средиземном море, на котором, признаться, ни разу не был, зато много читал. Так они до обеда и провозились – он выплевывал гирьки, а она швыряла их руками. За обедом Евгений Борисыч рассказал Надежде Геннадьевне про гирьки. Она назвала его выдумщиком, но внутренне согласилась. А потом они вдвоем залезли в Надин планшет, где стали читать про всякие дальние страны, моря и курорты, что само по себе всегда замечательно, даже если за этим и не последует ничего.
