https://regnum.ru/news/cultura/2655267.html
25 июня на 47-м году жизни скончался основатель и солист группы «Високосный Год» Илья Калинников, автор хитов «Метро», «Лучшая Песня о Любви», «Тихий Огонек» и многих других...
Снимите, пожалуйста, шляпы
Re: Снимите, пожалуйста, шляпы
Аплодисменты артисту.
Re: Снимите, пожалуйста, шляпы
признаться, не знала ни названия группы ни имя... но песни нравились. Особенно "Называть по имени". Можно наверное, в тему Эпоха...entelo писал(а):https://regnum.ru/news/cultura/2655267.html
25 июня на 47-м году жизни скончался основатель и солист группы «Високосный Год» Илья Калинников, автор хитов «Метро», «Лучшая Песня о Любви», «Тихий Огонек» и многих других...
Трезвость - русская традиция!
Re: Снимите, пожалуйста, шляпы
хороший был проект. добрый. три песни хорошие, но очень хорошие.
Кстати, они не были в курсе, что была группа "Високосное лето".
Кстати, они не были в курсе, что была группа "Високосное лето".
Re: Снимите, пожалуйста, шляпы
жаль 
на кассетах помнится и слова запечатлелись "смешная штука жизнь...","как птицы на разные ветки метро..."
на кассетах помнится и слова запечатлелись "смешная штука жизнь...","как птицы на разные ветки метро..."Re: Снимите, пожалуйста, шляпы
Инструменталка и аранжировка - очень и очень.
Re: Снимите, пожалуйста, шляпы
Всё очень, и тексты, и музыка.
Уникально, стильно, точно.
Очень жаль.
Да, эпоха.
Уникально, стильно, точно.
Очень жаль.
Да, эпоха.
Re: Снимите, пожалуйста, шляпы
Очень жаль, но хорошие песни на то они и хорошие, а значит и жить он будет еще долго...
Если вы заметили, что вы на стороне большинства, это верный признак того, что пора меняться.
Марк Твен
Марк Твен
Re: Снимите, пожалуйста, шляпы
Из Фейсбука Ильи Калинникова. И пишет хорошо, не токмо поёт...
20 ноября 2015 г. ·
Сегодня 104 года, 4 месяца и 1 день со дня рождения моего деда Бориса Сергеевича. Он не боялся ничего, кроме НКВД, себя и круглых дат. Надеюсь, дата достаточно некруглая для нескольких воспоминаний. Потому что где мой дед, там всегда нескучно.
Как-то весной 78-го года мы с ним пошли на Клязьму печь картошку и заодно сожгли к чёртовой матери самиздатовский «Архипелаг ГУЛАГ». Согласитесь, не у каждого есть такое воспоминание детства. Ну а что, нашёл у сына экземпляр, прочитал и принял единственно правильное решение. Скандал был страшный. Представьте, что такое не вернуть в 78-м такую книжку. Били они друг друга трофейной немецкой мебелью часа четыре, а не разговаривали потом до Перестройки примерно. Для родных людей с чувством юмора это тяжёлое испытание.
В выходные он водил меня на Колесо обозрения. Дорога к аттракциону пролегала через шахматный клуб, а он (будучи чемпионом завода по шахматам) мимо пройти не мог. Дед рассаживал терпил в ряд и начинал сеанс одновременной игры. Грузные деревянные фигуры с войлочным подбоем мелькали передо мной часа 2-3. К окончанию шахматной бойни аттракцион Колеса закрывался, я получал мороженое и обещание «в следующий раз».
Дед был изобретателем. В военной сфере подводников и авиаторов. Остановиться не мог даже на пенсии. Любое достижение технической мысли воспринимал как вызов. Когда я в 8 лет получил скромный второй юношеский разряд по настольному теннису и в очередной раз предпочёл вьетнамскую ракетку (за 3 рубля) ракетке советской (такой, пупырышками наружу, цок-цок, за рупь 44), дед засел за чертежи.
К утру воскресенья продукт был готов. Дед ногой открыл дверь стадиона Торпедо, взглядом арендовал теннисные столы и извлёк на божий свет изделие. На торце ракетки был крючок, куда он положил свой палец, чтобы тот лежал по школе. Да, и ракетка была белой почему-то. Я подбросил мяч и изобразил бóрзую китайскую подачу. За окном утренним солнцем освещались многоэтажки, граждане в трусах шли в туалеты, до «Утренней почты» оставался ещё час. Дед подачу принял. Но мяч исчез. И весь мир замер в недоумении. Оказалось, чтобы ракетка сильнее «тянула», он обклеил её лейкопластырем, липкой стороной наружу. И мяч просто прилип.
А ещё, катаясь как-то на велике, я заехал на окраину города, где компактно проживал крупный цыганский клан. Пёстрая шумная детвора, проявив свои лучшие качества, не оставила мне выбора, кроме как вернуться домой пешком. Дед пошёл на разбор. Один, со мной. Нашёл их «барона», за ухо вывел будулая на центр двора и прочитал короткую лекцию. Когда дед волновался, речь его становилась страшной, но неразборчивой. Закончив цитатами из Макаренко, подробностями медицинских опытов в Дахау и суточного рациона в Треблинке, дед забрал вымытый до блеска мой велик и покинул табор. Забыв там меня. Через 10 сек вернулся, но мне показалось, что его не было гораздо, гораздо дольше. На обратном пути я ехал на велике, а он бежал рядом трусцой. Мне было 8, ему — 69.
Он не пил и не курил, интересовался долголетием. О чём, подозреваю, сильно пожалел. Пережил всех. Именем его единственного друга уже была названа улица, по которой он навсегда покидал родной город. Теперь он жил в бывшей моей комнате. Он пытался смотреть новости и жаловался: «Не понимаю, что они бормочут». Силы и разум оставляли его медленно и тяжело.
Как-то я забежал его проведать, когда матери не было дома. Говорит мне:
— Скорей! Пока её нет, проводи меня на электричку! Мы ещё успеем на эту, — он ткнул дрожащим пальцем в помятую бумажку, на которую он выписал из газеты расписание.
— Дед, ты чего?
— Мне надо уехать. Мне надо домой. Пожалуйста, пока её нет, проводи меня. Я сам не найду.
Я было собрался терпеливо объяснять, что того дома давно нет, что вот есть новый, там живём мы с его правнучкой, что Галина Ивановна, соседка, которая наверняка ему будет рада, скорее всего умерла ещё лет 10 назад, а если и жива, то... И вот я не смог. Согласился его проводить. Он оделся, я надел ему варежки, замотал шарфом, дал шапку свою. Мы вышли во двор, и по морозу медленно пошли в сторону вокзала. Над нами было прозрачное небо и звёзды.
— Стой. Ты видишь звёзды? — спросил я. Дед остановился, посмотрел наверх.
— Не вижу.
— Ни одной?
— Ну, две вижу.
— Две — не так уж мало. Слушай, а пойдём домой? Чего мы с тобой на ночь глядя собрались, как дураки? — говорю.
Дед шумно выдохнул носом. Он всегда так делал, когда был недоволен. И мы вернулись. А через неделю он умер во сне, как и запланировал для себя давным-давно.
20 ноября 2015 г. ·
Сегодня 104 года, 4 месяца и 1 день со дня рождения моего деда Бориса Сергеевича. Он не боялся ничего, кроме НКВД, себя и круглых дат. Надеюсь, дата достаточно некруглая для нескольких воспоминаний. Потому что где мой дед, там всегда нескучно.
Как-то весной 78-го года мы с ним пошли на Клязьму печь картошку и заодно сожгли к чёртовой матери самиздатовский «Архипелаг ГУЛАГ». Согласитесь, не у каждого есть такое воспоминание детства. Ну а что, нашёл у сына экземпляр, прочитал и принял единственно правильное решение. Скандал был страшный. Представьте, что такое не вернуть в 78-м такую книжку. Били они друг друга трофейной немецкой мебелью часа четыре, а не разговаривали потом до Перестройки примерно. Для родных людей с чувством юмора это тяжёлое испытание.
В выходные он водил меня на Колесо обозрения. Дорога к аттракциону пролегала через шахматный клуб, а он (будучи чемпионом завода по шахматам) мимо пройти не мог. Дед рассаживал терпил в ряд и начинал сеанс одновременной игры. Грузные деревянные фигуры с войлочным подбоем мелькали передо мной часа 2-3. К окончанию шахматной бойни аттракцион Колеса закрывался, я получал мороженое и обещание «в следующий раз».
Дед был изобретателем. В военной сфере подводников и авиаторов. Остановиться не мог даже на пенсии. Любое достижение технической мысли воспринимал как вызов. Когда я в 8 лет получил скромный второй юношеский разряд по настольному теннису и в очередной раз предпочёл вьетнамскую ракетку (за 3 рубля) ракетке советской (такой, пупырышками наружу, цок-цок, за рупь 44), дед засел за чертежи.
К утру воскресенья продукт был готов. Дед ногой открыл дверь стадиона Торпедо, взглядом арендовал теннисные столы и извлёк на божий свет изделие. На торце ракетки был крючок, куда он положил свой палец, чтобы тот лежал по школе. Да, и ракетка была белой почему-то. Я подбросил мяч и изобразил бóрзую китайскую подачу. За окном утренним солнцем освещались многоэтажки, граждане в трусах шли в туалеты, до «Утренней почты» оставался ещё час. Дед подачу принял. Но мяч исчез. И весь мир замер в недоумении. Оказалось, чтобы ракетка сильнее «тянула», он обклеил её лейкопластырем, липкой стороной наружу. И мяч просто прилип.
А ещё, катаясь как-то на велике, я заехал на окраину города, где компактно проживал крупный цыганский клан. Пёстрая шумная детвора, проявив свои лучшие качества, не оставила мне выбора, кроме как вернуться домой пешком. Дед пошёл на разбор. Один, со мной. Нашёл их «барона», за ухо вывел будулая на центр двора и прочитал короткую лекцию. Когда дед волновался, речь его становилась страшной, но неразборчивой. Закончив цитатами из Макаренко, подробностями медицинских опытов в Дахау и суточного рациона в Треблинке, дед забрал вымытый до блеска мой велик и покинул табор. Забыв там меня. Через 10 сек вернулся, но мне показалось, что его не было гораздо, гораздо дольше. На обратном пути я ехал на велике, а он бежал рядом трусцой. Мне было 8, ему — 69.
Он не пил и не курил, интересовался долголетием. О чём, подозреваю, сильно пожалел. Пережил всех. Именем его единственного друга уже была названа улица, по которой он навсегда покидал родной город. Теперь он жил в бывшей моей комнате. Он пытался смотреть новости и жаловался: «Не понимаю, что они бормочут». Силы и разум оставляли его медленно и тяжело.
Как-то я забежал его проведать, когда матери не было дома. Говорит мне:
— Скорей! Пока её нет, проводи меня на электричку! Мы ещё успеем на эту, — он ткнул дрожащим пальцем в помятую бумажку, на которую он выписал из газеты расписание.
— Дед, ты чего?
— Мне надо уехать. Мне надо домой. Пожалуйста, пока её нет, проводи меня. Я сам не найду.
Я было собрался терпеливо объяснять, что того дома давно нет, что вот есть новый, там живём мы с его правнучкой, что Галина Ивановна, соседка, которая наверняка ему будет рада, скорее всего умерла ещё лет 10 назад, а если и жива, то... И вот я не смог. Согласился его проводить. Он оделся, я надел ему варежки, замотал шарфом, дал шапку свою. Мы вышли во двор, и по морозу медленно пошли в сторону вокзала. Над нами было прозрачное небо и звёзды.
— Стой. Ты видишь звёзды? — спросил я. Дед остановился, посмотрел наверх.
— Не вижу.
— Ни одной?
— Ну, две вижу.
— Две — не так уж мало. Слушай, а пойдём домой? Чего мы с тобой на ночь глядя собрались, как дураки? — говорю.
Дед шумно выдохнул носом. Он всегда так делал, когда был недоволен. И мы вернулись. А через неделю он умер во сне, как и запланировал для себя давным-давно.
Re: Снимите, пожалуйста, шляпы
Илья Калинников
7 марта 2017 г. ·
К 8 Марта
Мы расставались навсегда. Впереди ещё был перелёт, потом дорога к Москве, но я подумал, что лучше уж попрощаться в закоулках пустынного утреннего аэропорта, чтобы крики и возможное избиение меня ручной кладью прошло при минимальном скоплении публики.
Оказывается, расставаться насовсем с тем, в ком пустил корни — занятие непростое. Она горько заплакала. Вернее, сначала она долго и хмуро смотрела мне в глаза, а потом зарыдала. Салфетки и платочки быстро кончились. Она сказала: «Сиди здесь. Я пойду куплю платок». И пошла. А я смотрел вслед и любовался ею. Я всегда ею любовался. Когда я любовался не только ею, она тихонько стукала меня.
Сейчас я чувствовал что-то среднее между завистью и ревностью; я завидовал людям среди которых она сейчас там ходит, ревновал к магазинчикам и всему зданию аэропорта.
Вернулась с платком и кульком с черникой. Причём, платок был не носовым, а вполне таким платком для головы.
— Где ты чернику взяла? — удивился я.
— Отобрала у ребёнка. Слышишь, плачет?
Где-то вдалеке действительно был слышен детский плач. Она громко высморкалась в платок. И начала есть чернику. Вернее, сначала стала кормить черникой меня. Она всегда сначала кормила меня, а сама ела как бы заодно.
— Открывай рот.
— Не буду я твою ворованную чернику есть, — говорю.
— Ешь, — она протолкнула ягоду в закрытый рот.
— Ты меня перепачкаешь сейчас!
— Перепачкаю. Потому что открывать рот надо. Ешь. Вкусно тебе?
Я жевал чернику, а она принялась оттирать мне платком испачканные губы.
— Ты меня сейчас ещё и соплями своими измажешь.
— Да, будешь в чернике и в соплях.
Черника оттиралась плохо, она чуть приблизилась и неожиданно плюнула мне на лицо. Я перестал жевать и посмотрел ей в глаза. Она исподлобья — в мои. И продолжила сосредоточенно оттирать чернику…
Вот. Очень много лет уже прошло. Так больше и не виделись.
7 марта 2017 г. ·
К 8 Марта
Мы расставались навсегда. Впереди ещё был перелёт, потом дорога к Москве, но я подумал, что лучше уж попрощаться в закоулках пустынного утреннего аэропорта, чтобы крики и возможное избиение меня ручной кладью прошло при минимальном скоплении публики.
Оказывается, расставаться насовсем с тем, в ком пустил корни — занятие непростое. Она горько заплакала. Вернее, сначала она долго и хмуро смотрела мне в глаза, а потом зарыдала. Салфетки и платочки быстро кончились. Она сказала: «Сиди здесь. Я пойду куплю платок». И пошла. А я смотрел вслед и любовался ею. Я всегда ею любовался. Когда я любовался не только ею, она тихонько стукала меня.
Сейчас я чувствовал что-то среднее между завистью и ревностью; я завидовал людям среди которых она сейчас там ходит, ревновал к магазинчикам и всему зданию аэропорта.
Вернулась с платком и кульком с черникой. Причём, платок был не носовым, а вполне таким платком для головы.
— Где ты чернику взяла? — удивился я.
— Отобрала у ребёнка. Слышишь, плачет?
Где-то вдалеке действительно был слышен детский плач. Она громко высморкалась в платок. И начала есть чернику. Вернее, сначала стала кормить черникой меня. Она всегда сначала кормила меня, а сама ела как бы заодно.
— Открывай рот.
— Не буду я твою ворованную чернику есть, — говорю.
— Ешь, — она протолкнула ягоду в закрытый рот.
— Ты меня перепачкаешь сейчас!
— Перепачкаю. Потому что открывать рот надо. Ешь. Вкусно тебе?
Я жевал чернику, а она принялась оттирать мне платком испачканные губы.
— Ты меня сейчас ещё и соплями своими измажешь.
— Да, будешь в чернике и в соплях.
Черника оттиралась плохо, она чуть приблизилась и неожиданно плюнула мне на лицо. Я перестал жевать и посмотрел ей в глаза. Она исподлобья — в мои. И продолжила сосредоточенно оттирать чернику…
Вот. Очень много лет уже прошло. Так больше и не виделись.